МОНРЕПО: ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА. В ДАЛЕКИЕ 1960-Е

Архитектор-реставратор высшей категории Ирэн ХАУСТОВА продолжает рассказ  о первой реставрации усадебного дома Монрепо.

(Начало в № 82)

– Главный зал остался нетронутым?

– Да, там был очень интересный расписной верхний бордюр, высотой 1,5 метра, имитирующий окна верхнего света. Правда, было заметно, что бордюр подновляли, и довольно плохо. Как полагается, я весь бордюр отсняла, пленку отдала в Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников. (Не знаю, где теперь эта пленка, поскольку КГИОП неоднократно переезжал вместе с архивом.) После чего было принято решение закрыть бордюр известковой побелкой, при желании его можно было бы потом расчистить.

– Действительно, очень щадящие работы.

– Кроме того, мы сохранили все двери и ставни, которые находились в хорошем состоянии. У ставен были очень интересные запорные устройства, они закрывались изнутри. И конечно, мы сохранили все печи, оставив их в рабочем состоянии.

У нас также стояла задача воссоздать медальоны-барельефчики, которыми был декорирован фасад здания. В то время они все были в наличии. Некоторые плафоны были побиты, подпорчены.Я опять все отсняла, пленки сдала в КГИОП, у себя оставила фотографии (эти фотографии пригодились нынешним проектировщикам).

Вообще, зданию усадьбы очень не повезло. В чем, расскажу дальше. Мы вызвали художника, аккуратно сняли барельефы и сложили на мансарде. Художник работал, снимал копии. Однажды, придя после выходных, он обнаружил, что медальоны разбиты. Варварство, наверно, у нас в крови после татаро-монгольского ига. Я не знаю, зачем нужно было все уничтожать.

– Художник успел снять копии?

– Да, подлинное оказалось все разбито. Осколки вывезли на машине в КГИОП, на здание поставили копии. Работы по реконструкции велись года два.

– Почему так долго?

– Во-первых, по деньгам. Во-вторых, у нас никогда не было быстрых работ. Зимой на улице никто не работал, материал не позволяет, работали только в отапливаемом помещении. Я бывала в Выборге и Монрепо наездами, жила в гостинице. В то время уже начались работы на Часовой башне.

– Расскажите, как украли потолочный плафон из главного зала. (Плафон представлял собой картину размером 5,3 на 6,6 метров – прим. И. А.)

– Однажды ранней весной я приехала и увидела, что плафон начал провисать. Здание не отапливалось, мы перепугались. Я написала в журнале авторского надзора, что плафон надо подтянуть. 

Конструктор посоветовала снять перекрытия, боясь прогиба балок. Мы комиссионно решили перекрытия не снимать. Чтобы облегчить нагрузку на потолок, убрали кирпич, а вместо него уложили пенопласт с несгораемой пропиткой. 

Вызвали художника из Русского музея, чтобы оценить состояние живописи. Чтобы художник мог подняться к потолку (высота зала более 5 метров), сделали специальную лестницу, которую возили рабочие. Плафон на потолке был оформлен массивной рамой. Рама состояла из секций, которые крепились к потолочным балкам коваными, квадратного сечения гвоздями длиной около 20 сантиметров с абсолютно плоскими шляпками. Эти гвозди были утоплены в раму, их было почти не видно. Мы попросили рабочего снять одну из секций, но он не сумел подцепить гвозди и в результате снял секцию, подсунув под нее лом. На потолке остался небольшой след от лома.

Осмотрев плафон, художник Бриндаров определил, что плафон написан на холсте, к потолку приклеен «рыбьим» клеем.

– Это правда, что плафон после войны подновляли маляры, покрыли лаком, под которым живопись стала разрушаться, и на плафоне образовались бурые пятна?

– Такого не помню. У меня где-то есть заключение Бриндарова о том, что в тот момент плафон находился в хорошем состоянии. Вероятно, перепутали с верхним бордюром, который действительно был плохо подкрашен. Проблема заключалось в том, что для снятия плафона нужен был большого диаметра барабан, чтобы постепенно намотать на него плафон, иначе можно было повредить живопись.

После заключения Бриндарова мы решили, что плафон снимать не будем. Тем более, художник сказал, что как только включат отопление, плафон подтянется. Его надо потом только почистить

 Как я говорила, в Выборг я приезжала наездами. И вот как-то в понедельник ранней весной прибегает ко мне директор мастерской: «В Монрепо украли плафон!». «Не может быть», – мне в голову не могло прийти, что такую махину можно украсть. Сели в машину. Приехали. Действительно, плафона нет. Лишь на потолке один небольшой след от ножа, которым плафон, вероятно, разрезали по шву на две части (он состоял из двух соединенных между собой холстин).

Я не знаю, как сняли плафон, но все планки обрамляющей рамы были аккуратно сняты, гвозди ровненько лежали на подоконнике. Я даже не могу предположить, как вытащили эти гвозди, которые наш рабочий не мог подцепить. Все было сделано очень аккуратно, только в двери со стороны парка было вырезано одно стекло.

– Дом охранялся?

– Охранявшие дом супруги, которые жили в библиотечном флигеле, уехали на выходные в деревню, никого не предупредив. Девочки, которые в субботу бежали мимо, видели, что в сторону парка прошла машина - фургон с погашенными фарами. Они обратили на это внимание, поскольку в парк машины не ходили. Еще кто-то видел, что в доме горел свет, но решил, что рабочие вышли в вечернюю смену. Для освещения рабочими была проведена времянка, свет включался в подвале. 

– В тот момент вы знали имя автора плафона?

– Нет, Бриндаров сказал, что это 1820 год, хорошая живопись, специально писанная для потолка.

– Как проходило следствие?

– Через некоторое время меня вызвали в Большой дом (ГУВД КГБ – прим. И. А.). По краже работали три группы: Московская, Ленинградская и Выборгская. Сразу привезли собак, но собаки след не взяли. «Видимо, обработано» –, сказали милиционеры. В помещении также следов не нашли, как будто воры все вымыли. К тому же в воскресенье прошел хороший снег

Тогда рядом с Монрепо прокладывали железную дорогу, взрывали скалу, мы даже боялись, что может быть нанесен вред зданию. И наши рабочие совершенно спокойно ходили в сторону границы. Поэтому, когда меня стали спрашивать в Большом доме, я сразу предположила, что плафон увезли в Финляндию.

А следователи мне говорят: «Нам рабочие сказали, что в краже могут быть заинтересованы только архитектор и художник». 

В то время я жила в комнате в коммунальной квартире, я отвечаю: «Если мою комнату всю обернуть, то плафона как раз хватит. Продать у нас в стране плафон невозможно, потому что он цельный по композиции и писан именно для потолка».

Еще помню, меня вызывали одновременно с Бриндаровым для перекрестного допроса. По молодости эти допросы воспринимались забавно.

– Вы не боялись допросов?

– А чего бояться-то? Следователи вскоре поняли, что мы ни при чем, и оставили нас в покое. Но я думаю, что рабочие спокойно могли за бутылку водки продаться. На мой взгляд, явно кто-то из них был замешан. Кто знал, что сторожа уехали? Почему сторожа уехали, ничего не сказав? Кто знал, что в здании есть электрическая переноска, и она включается в подвале? Знали, что двери открываются изнутри. Был еще один момент. В ходе работ кто-то из рабочих нашел и принес мне небольшой эскиз плафона. Я оставила его в здании, потом хотела взять - эскиз исчез, никто не видел когда. Во время следствия я говорила, что надо спрашивать рабочих. Однозначно, это была недоработка милиции, а может, они просто знали, что это «висяк»

– Охранники имели право уезжать без разрешения?

– Нет, конечно. Но следствие не обратило на это внимания. Пропажу оценили в 300 000 рублей, не знаю, кто оценивал. Через некоторое время, как рассказала мне начальник Ленинградского КГИОПа Татьяна Гоголицына, на счет Выборга поступили деньги из Хельсинки через Парижский банк – 230 000 рублей с указанием «на реставрацию Монрепо». Но руководством города, а может страны, деньги не были приняты, потому что тогда бы считалось, что плафон продан. 

Через некоторое время меня снова вызвали в Большой дом, сказали, что следы ведут за границу, но поскольку с Интерполом в тот момент СССР не сотрудничал, на этом все было закончено, дело закрыто. Потом до меня доходили слухи, что где-то плафон видели, но это все только на уровне слухов.

В 1966 году ремонт усадебного дома был закончен. Когда сдавали здание, директор детского сада, которая до этого все время нам говорила: «Да уберите вы этот плафон с голыми женщинами, а то дети ходят и смотрят», сказала, глядя на потолок: «Как теперь пусто стало»…

Записала Ирина АНДРЕЕВА, пресс-служба музея-заповедника «Парк Монрепо»

P.S. Продолжение истории о плафоне в следующем выпуске выходного дня.