ТРУДНОЕ БЫЛО ДЕТСТВО...

11 апреля встретятся в очередной раз бывшие узники фашистских лагерей. Вспомнят прошлое и обязательно минутой молчания отдадут дань тем, кто не дожил до светлого дня освобождения. Каждый пятый узник фашистских концлагерей был ребенок…

Привезли нас в товарняках в Литву…

Александре Сафоновне ДОБРОВОЛЬСКОЙ в прошлом году исполнилось 90. Тогда мы долго беседовали в ее небольшом старом домишке в Черкасово. Баба Шура (так назвали ее соседи, указавшие дорогу) сразила меня наповал, показав вскопанный собственноручно огородик , а у сарая – кучку расколотых дров!

Нелегкая судьба закалила эту хрупкую женщину. Оставила свой след и война.

– Сама-то я псковская, из Палкинского района. Маму мою двадцатилетней выдали замуж за вдовца (был старше ее вдвое) с тремя детьми; потом народилось еще трое деток. В семье все были рослыми, только я оказалась такой маленькой …Но зато я была боевая. Когда создавался колхоз, родители отвели в общее стадо лошадь и корову. Лошадь так за нами и числилась, я за ней ухаживала, после работы отгоняла в соседнюю деревню, ставила в стойло. Работы хватало: бороновала, окучивала картошку, была и на сенокосе.

О начале войны узнали из репродукторов. Многих мужчин из нашей деревни забрали в военкомат прямо с работы, проститься с родными даже не смогли… Помню, как наши солдаты отступали. Женщины провожали их печально: им-то с детьми деваться было некуда. Нас, ребятишек, заставили перегонять скот. Подошли к берегу, а моста-то и нет: взорван. Так стадо и разбрелось кто куда, некоторых коров жители взяли…

Потом немцы пошли. Торопились, видно, взять Псков: самолеты над нашей деревней постоянно летали, мотоциклы двигались по дорогам. 

Заняли Псков… Как-то один наш пленный солдат сказал матери, что видел моего брата в плену, он был ранен, назвал и место. Мы поехали на лошади его искать. Я пролезла под ограду и спросила у охранявшего пленных деда (задобрили его мукой) про брата. Но того уже не было, куда-то вывезли (потом выяснилось, что брат погиб в Белоруссии)… Узнали от местных жителей, что на том берегу скопилось много соли, кучами лежит. Это ведь такая ценность! Мост был взорван, но немцы уже навели резиновый понтон. Я и рискнула… Туда-то прошла, а обратно меня и не пускают! С большим трудом уговорила…

И нет пути на волю…

Вернулись в деревню, а немцы у нас вовсю окопы роют. Вскоре мальчишек, подростков, собрали и угнали в Германию, а нас, девчонок, под конвоем гоняли через реку окопы рыть. Каждой отмеряли положенное расстояние, это была обязательная норма. Я себя в обиду не давала: одного немца даже по рукам била! Он все грозился меня вывести на огороды и расстрелять. Хорошо, что немцы у нас постоянно не стояли. Часто приходили в деревню партизаны, мы им помогали, чем могли. Между прочим, закономерность была: появляются партизаны – жди вскоре немцев! Придут, все перевернут, кур, яйца забирали.

Весной 42-го собирались поля засевать; я уже вырастила жеребенка, обучила его. Не пригодилось… Всех – на выселение! В спешке собрали нехитрое свое барахлишко, запрягли коня. Пригнали нас в Эстонию, в Изборск. На границе у меня коня подменили… Какое-то время держали нас в большом сарае, а потом затолкали в теплушки и повезли в неизвестность… Вагоны переполнены, в дороге не кормили, смертность большая. Умерших скидывали прямо на ходу поезда… Подъезжаем к Риге, а над городом – черная завеса, запах – невыносимый. Оказалось, немцы евреев сжигают… 

Привезли нас в Литву, в город Шауляй. Кругом колючая проволока, нет пути на волю. Однажды приехал пожилой немец, отобрал 6 семей для работы на его полях, так мы с односельчанами попали, считай, в рабство. Жили недалеко от города Куршаны, он небольшой, как наш Выборг. Кругом красивые аллеи, ровные дороги. Поселил нас немец в двух комнатах: полов нет, спали на соломе, из досок сколотили стол. На столбе висел кусок рельса, утром по нему бьют – идем на поля, вечером – возвращаемся домой. Ходили без охраны: бежать бесполезно – местности не знаем. Выращивали свеклу, (рядом был сахарный завод), рожь, овощи. За нами следил горбатый немец. Посадит меня верхом на лошадь, чтобы я правила конем, а сам идет за окучником, так мы окучивали картошку. Когда был в хорошем настроении, давал иногда небольшой кусок белого хлеба, но я не брала: стеснялась. Порой говорил мне: «Не плачь, скоро русские придут».

Дождались-таки мы наступления наших. Бои шли ожесточенные. Не можем понять, кто где: городок переходил из рук в руки. Мы убежали от нашего хозяина, мечемся, то на наших выйдем, то - на немецкую разведку. С самолета немцы обстреливали неоднократно нас трассирующими пулями – как градом, накрывает. Прятались в канавах, при налетах мама закрывала собой маленького Колю. Бабушку потеряли… Наши солдаты заставили одного литовца довезти нас на лошади до вокзала, а он на середине пути высадил и оставил на дороге. Голодные, из продуктов – ничего! Мама стала побираться, а мы с сестрой однажды нашим солдатам постирали их вещи, они дали нам банку тушенки.

Домой!

Добрались мы все-таки до железнодорожного вокзала, а здесь таких, как мы, видимо-невидимо. Постепенно, партиями стали нас отправлять. В дороге хлеб давали – как мы были этому рады! Привезли нас за Псков, а до нашей деревни еще 32 километра. Прошли ведь пешком! Я в пути нашла военный котелок, взяла; долго он нам служил.

Надо деревню поднимать, а население – женщины, дети и старики. Тяжело возвращались к мирной жизни… А тут еще полдеревни сгорело! Выручали земля и лес: после работы в колхозе ходили за клюквой, набирали и себе, и раненым в госпиталь относили.

А какие тогда были налоги! Есть у тебя живность или нет, а 40 килограммов мяса должен сдать государству. Хорошо, что мы гусей держали…

Я ведь одна в колхозе работала: мама сильно болела, сестра завербовалась в Выборг, работала на кирпичном заводе в Таммисуо, а брат взят в армию на три года, служил на Дальнем Востоке. Порывалась и я из колхоза куда-нибудь уехать, хоть и трудно это было сделать (паспортов у колхозников не было, а без него далеко не уедешь), а мать не бросишь, она так мне и говорила: «Не пущу: я без тебя пропаду…»

Вот и пришлось мне одной ее хоронить. Покойников в тот год в деревне много было, гроб сделать – проблема: нет досок! Посмотрела в кладовке, в сарае все засеки разобрали – одна труха… Плачу, помочь некому. Хорошо, что у меня было много трудодней и денег чуток скопила: поехала на коне в город, купила доски, наняла мужиков, они ночью гроб сколотили … По вызову сестры поехала в 1955 году в Выборг. 

Сестра работала уже на стройке, вот и я выучилась на штукатура. Я ведь никакой работы не боюсь! Жилистая, не смотри, что ростом не удалась; бабушка по папиной линии более 100 лет прожила, я, наверно, в нее. Бригада у нас была большая – 22 человека. Кирпичи таскали, машину раствора вмиг раскидывали! Разбитые дома разбирали, до сих пор помню, какие там красивые печи стояли. Любила лепнину на домах восстанавливать, а карнизы сразу делала, без всякого шаблона! На больничном не сидела. Бригадир, если что-то сложное надо было делать, меня направлял, уверен был, что не подведу. Я ведь с Доски Почета не слезала!

Стало Черкасово мне родиной

Вышла замуж, перебрались в Черкасово. Муж мой, Петр Михайлович, прошел всю войну, с Японией повоевал. Оставляли его на сверхсрочную, но он не согласился: один у матери. Хорошо мы с ним жили, мы ведь оба – деревенские, никакой работы не боялись. Стали обживаться , дочка у нас родилась… Не хватает мне его, часто вспоминаю.

Мы перебираем фотографии. Вот она с бригадой в Перово (ей там благоустроенную «однушку» дали), а вот дочь, внучка, правнучки. А это гость из Финляндии, который приезжал в 90-е на свой домик посмотреть. 

– На жизнь хватает. Коленки вот болят, иначе бы сама на крыше навес отремонтировала.

Недавно издалека видела Александру Сафоновну в Перово. Жизнь продолжается…

Лидия Воронина