Просковья Яковлева: Повестку отцу вручили в первый день войны
Родная деревня Прасковьи Ивановны ЯКОВЛЕВОЙ на Псковщине была захвачена врагом в первые же месяцы войны. Мать осталась с пятью детьми (десятилетняя Паша – старшая), шестой родился в ноябре – отец его так и не увидел…
Свои порядки они установили быстро
–День, когда началась война, помню очень хорошо – воскресенье, жара… С утра мы были в гостях у бабушки, вернулись часа в два; мама положила на пол матрасы, набитые сеном, и мы уснули. Разбудил лошадиный топот – это были нарочные, которые объявили страшную весть, что началась война…
Фашисты вторглись на территорию Середкинского района в июле 41-го и быстро установили свои порядки: назначили старост и писарей, организовали комендатуры, творили насилие и грабежи. В селе и вокруг него построили доты, дом культуры превратили в конюшню, в больнице было гестапо, у Дома инвалидов воздвигли виселицу…
–Немцы в нашей деревне не стояли, они были в Середке, в 12 километрах от нас, но приезжали почти каждый день: ловили кур, у кого поросенка, у кого теленка заберут. Часто требовали рыбу – подавай только крупную: судака, щуку! Нас не трогали до тех пор, пока не появились в округе партизаны (в Псковской области действовало 29 партизанских бригад, в округе села Середки действовали партизанские отряды. В самой Середке фашистами было расстреляно 300 мирных жителей, 2331 человек угнан в Германию – ред.).
Отца ранило под Лугой, они попали в плен, но смогли сбежать. По словам одного из однополчан, папе прострелило обе ноги; его занесли в какую-то землянку, потом пришли за ним, а на месте землянки – сплошное месиво…
Жили в Лисьих Ямах
–Места у нас болотистые. Как-то с бабушкой пошли зимой за клюквой, ее у нас называют еще журавины: журавли ее клюют. Идем обратно и видим костер, человек десять сидят у огня. Бабушка испугалась, тянет меня за руку, а я все партизанам рассказала: немцы в нашей деревне не стоят, но приезжают… Подходим к околице – навстречу соседка:
–Ну как, Полюшка, журавин-то набрали?
–Ой, что ты, какие там журавины!
И вот кто-то пустил слух, что наш отец в партизанах, а мы носим в отряд еду. К нам в дом заявился полицай с оружием – и к маме: где партизаны, кому носишь еду?
– Да ты что, Федя! Вот мои «партизаны», все здесь, в куче!
Полицай выстрелил в потолок и пригрозил:
–Пожалеешь! Поеду в Середку, в комендатуру, доложу…
Вот такая беда над нами нависла…
У мужа маминой сестры брат служил в полиции – дальняя, но родня. И вот к нему мама решила обратиться за помощью. Был уже октябрь; мама нас оставила и вечером, босая, побежала в деревню Перелаз, где жил этот полицай. Прибежала к нему и упала в обморок, успела только сказать, что Федька Шубин поехал заявлять на нас: приведет полицаев, всех нас уничтожат…
Не знаю, что сделал Митька, как он договорился с Федором, только нас никто не тронул. Когда немцев прогонят, Митьку затопчут в болоте Белый Мох, так что у него и могилы нет…Но нас-то он спас, и мы были ему благодарны за это всю жизнь.
За связь с партизанами немцы наказывали сурово: и вешали, и расстреливали. Жители решили уйти в лес, к партизанам. За деревней была большая поляна, за ней – болото, а потом – островок, там мы и обосновались, построили шалаши из еловых лап. Вышку наблюдательную соорудили. Братик Ваня родился 4 ноября 41-года, болел, постоянно плакал… Мамин брат пришел как-то и говорит:
–Мотя, ты что-нибудь делай с Ванькой. Он такой больной, мучается сам, тебя мучает. Подведете весь отряд… Положи на него подушку – и все…
А мама поступила так: нас, пятерых, оставляла в шалаше, а сама с Ваней уходила в деревню: она пустая, немцы особо сюда не наведывались. Но вскоре они сожгли нашу деревню, ничего не оставили (всего в Псковской области было сожжено 170 деревень – ред.) А нам даже стало легче: деревни нет, людей нет, они не стали приезжать в наши места. Мы же ночью перебрались на новое место: через сожженную деревню перешли на другую сторону леса, это место называлось Лисьи Ямы, там и жили, пока наши не пришли. Выкопали землянки, потолки сделали, нары; окошек, правда, не было. У нас была корова, мы и для нее выкопали землянку. А кормить – то ее чем? И доится она не всегда…
Есть совсем нечего. Мамин брат, дядя Петя, принесет нам немного кукурузной муки – мама две горсти смешает с высушенным мхом, делала что-то типа лепешек. Иногда раскапывали снег, находили траву. Весной ели молодые сосновые шишки…
Но и живая душа, и доброта, и желание помочь – остались
–В феврале 1944 года началось наступление наших войск, все стали прятаться: бой страшный, вот-вот танки пойдут…
Стала мама нас собирать, на улице мороз, а нам ни надеть, ни обуть нечего. Укрылись чем попало: рваное одеяло в ход пошло, ноги тряпками обмотали. Мечемся: куда бежать: кругом стреляют… Укрылись вместе с соседями в ельнике, нас семеро и их пятеро – все с детьми. Смотрим – танки идут! Оказалось, сидим у самой кромки леса, снаряды над головами летят!
Когда все стихло, вышли: рядом с нашим ельником – огромная воронка! А у нас – ни царапинки! Мама плачет, тетя Нюша плачет, стали все обниматься… Мама с этой семьей дружила много лет.
Побежали к нашим землянкам, переживаем за корову: она вот-вот должна была отелиться. Смотрим: наша корова, вернее, то, что от нее осталось, – на земле… Немцы, получается, ее выволокли – тут буренку и разорвало… Зашли в свою землянку, а там уже наши солдаты – битком! (Середкинский район будет освобожден 23 февраля 1944 года – ред.) Вот так к нам пришло освобождение.
Постепенно вернулись на пепелище, уже в деревне вырыли землянки. Голод страшный! Нас сначала не пускали на озеро: там мины, танки, а когда очистили берега, разрешили. На рыбе и выжили! Мама ловила рыбу для колхоза и домой что-то приносила. Да и мы помогали: вязали мережки, 3-4 на ночь поставим, утром прибежим – там ершей набилось! Тяжело было, но главное: мы свободны.
День Победы тоже хорошо помню. Сидим в землянке, едим кашу: соли нет, а мы все равно едим да нахваливаем. Слышим вдруг крик: «Война кончилась!» Люди обнимаются, радостные лица у тех, у кого на фронте отцы, братья. А мы плакали: отца-то нет в живых...
Иногда думаю: как же мы выжили? Ведь мама всех нас сохранила! Не были мы особо нарядными, но старались как-то выкручиваться. Мама говорила: «Ничего, вот Пашка уже выросла, нам полегче. Дети, что хотите делайте, только не хулиганьте». Ни один брат до армии не курил!
Когда мне исполнилось 14, пошла работать телятницей, потом – свинаркой. В школе только один год проучилась – надо было матери помогать. А Зина, Женя, Вася, Коля и Ваня уже по четыре класса окончили.
Зина в 15 лет переехала на Карельский перешеек: мамин брат после службы в армии остался в Гончарово, постепенно и все мы сюда перебрались. Здесь я и любовь свою встретила (в прошлом году Прасковья Ивановна и Виктор Никитич отметили 60 лет совместной жизни – ред.)
Женщина и война несовместимы: женщина дает жизнь детям, а война – отнимает… Я с детства помню Матрену Никитичну – бабу Мотю: мы были соседями. Хрупкая, маленькая, самая обычная женщина, но она – Мать, и ее руки спасли семью, сберегли жизнь будущим поколениям. Разве это не подвиг?!
Лидия ВОРОНИНА
P.S. Наша встреча с Прасковьей Ивановной состоялась в конце февраля, а 13 марта ее не стало… Пусть карельская земля ей будет пухом…
