ПОПАЛА НА «ДЕСЯТКУ» И НЕ ПРОМАХНУЛАСЬ

Рахиль КУЗИНА в Выборгской детской школе искусств – местная достопримечательность и можно сказать, городская легенда. Сколько поколений юных художников ходило и ходит мимо ее поста со своими этюдниками! Многих здешних преподавателей она помнит еще мальчишками и девчонками.

– При мне закончили Александра Владимировна, Юлия Сергеевна, Надежда Дмитриевна, Григорий Михайлович. Первое, что сказала нынешний директор Елена Сергеевна, когда переступила порог школы: «Рахиль Шимоновна, вы меня помните?»

Родители сначала говорили: «Вы как мама для наших детей», потом стали говорить, что я им как бабушка. Видите, Бабой Ягой работаю (смеется). Тапки надень, волосы заплети, в холодную воду теплой добавь (она же в кулере ледяная). Однажды поспорила с кем-то, что не сделаю за два часа ни одного замечания. Не заметила, как сделала 32. А как иначе? Они же не где-нибудь, а в школе искусств учатся.

Вообще-то Рахиль Шимоновна по профессии судовой механик и к тому же родоначальник одной из выборгских судостроительных династий. Сама она отработала на ВСЗ три десятка лет, там трудилась и дочь Светлана, а теперь внуки Кирилл и Никита занимают руководящие должности. И ровно столько, сколько отработала на ВСЗ – 27 лет – она уже работает в школе искусств. А попала она в Выборг, можно сказать, по ошибке.

«Еврейская мама»

– Видно, это свойство пожилых людей – то, что было вчера, не помню, а что было много лет назад – все перед глазами стоит. Я ленинградка, родилась в Кузнечном переулке. Когда началась война, мне было семь лет. Папа в тот день повел меня в Александринку (меня рано стали водить в театр). В театре мы и узнали, что началась война. Почему-то детей в то лето из Ленинграда вывезли с детскими учреждениями на летние дачи и в санатории. Я с детским садом была под Калинином. Когда стало известно, что немец идет в московском направлении, все бросились за своими детьми. Мама потом вспоминала: «Ты не представляешь, что творилось на Московском вокзале!» Брат был грудной, мама не могла с ним ехать и послала за мной по доверенности знакомую. Приехали мы с Реной на вокзал. Я увидела поле иван-чая и побежала маме нарвать букет – непослушная была. Меня зовут: «Лёля, Лёля!» (это было мое домашнее имя) – а я бегу. И в это время пришел поезд, мы опоздали. Сели на пассажирский, который пришел следом. Вдруг он надолго остановился. Зашел человек, весь грязный, мне он показался очень страшным, и рассказал, что поезд, на который мы опоздали, разбомбили. Я рассказывала эту историю нашим детям в школе, а потом они рисовали войну. Принесли мне несколько картин: девочка в поле – и вокруг цветы…

В августе папа ушел в выборгское ополчение, помню, как он верхом приезжал прощаться. Мама сначала меня подняла на лошадь, он меня поцеловал, потом брата. Папа погиб в конце октября на Пулковских высотах. Когда пришла похоронка, бабушка закричала, села и больше не поднялась – ноги отнялись. Мне казалось, что она очень старая, а ей было тогда 50 с небольшим, папе – всего 34. К тому времени мы все жили у бабушки и деда на Выборгской стороне. У них было четыре сына и три дочери, мой отец старший. Есть такое выражение – еврейская мама. И вот бабушка, как наседка, всех нас собрала к себе, в двухкомнатную квартиру – мою маму с двумя детьми, невестку с ребенком, дочь из Кронштадта – в общем больше десяти человек, в том числе два младенца. Все мы жили в одной комнате, потому что перестали топить. В бомбежку к нам приходили соседи сверху – считалось, что внизу безопаснее (мы жили на первом этаже). Но это продолжалось недолго, потом уже наступил голод. У нас еще оставалось несколько солдатских сухарей, привезенных папой. Бабушка их распаривала и всем разливала такую похлебку. Я жидкое съем, а густое на потом оставлю, все на меня такими глазами смотрят. Бабушка мне раз по башке!.. Дедушка умер 3 марта. Помню, как бабушка ему сказала: «Шолом, я скоро к тебе приду». Она умерла 5-го. Однажды я посчитала: в войну погибло только папиных родственников около двадцати человек. Мамина сестра заведовала обувным отделом в ДЛТ, во время войны там была столовая для служащих, она меня водила туда и отдавала свою порцию. Наверное, поэтому она заболела, и мы переехали к ней, в дом у Львиного мостика. Тетя умерла в начале мая, и мама по совету знакомой заведующей гороно поселилась с нами и стала работать в детском доме, где до войны работал папа (он был одним из основателей системы трудового воспитания в школе, заведовал производственными мастерскими). Там хоть как-то кормили. Детский дом располагался в Демидовом переулке (сейчас переулок Гривцова). Однажды раздался грохот – это в булочную на Сенной попал снаряд. Мы побежали в подвал, в бомбоубежище. У одного мальчика развязался шнурок, мы все попадали в кучу-малу и так хохотали, что уже не слышали канонады… 

Началась последняя волна эвакуации, а мой брат Эдик лежал с дистрофией в больнице, врачи его не отдавали. У меня к тому времени ноги отнялись. Мама металась. И тогда ее тетя сказала: Эдик все равно не перенесет дорогу, если будет жив, мы его тебе переправим. Помню, как мама ходила прощаться с сыном. Она поседела тогда. Эдик умер через два дня после нашего отъезда. Когда родственники пришли за ним, оказалось, что он уже похоронен. Ему не было и полутора лет. Он родился 22 апреля, в день рождения Ленина, родители очень этим гордились. Эдик был красивый мальчик. Долго мне казалось, что он жив – знаете, бывает такое чувство, когда не хоронишь человека. Много лет назад я увидела в электричке красивого парня со светлыми волосами и решила, что это наш Эдик. Позже я нашла его имя в списках похороненных на Пискаревском кладбище, и мне стало легче. Но мамы уже не было на свете... 

Домой, в Ленинград…

– Мы уехали в эвакуацию в Ивановскую область, там я окончила первый и второй класс. Потом наш детский дом перевели под Гусь-Хрустальный. Там мы и встретили Победу и стали собираться домой. Жили в Ленинграде опять при детском доме. Но маме тяжело было. Кто у нее там остался? Одни кладбища. И в 1947-м мы уехали в Киев. 

И мама, и папа были родом из Киева. Семья отца приехала в Ленинград в тридцатых годах, когда на Украине начался голод. Мамин отец работал на пивоваренном заводе. Она рассказывала, что когда произошла революция, дед стоял на заводской проходной с красным бантом в петлице. Хозяин, проходивший мимо, отрезал ему за это бороду. А евреям ведь нельзя без бороды. Он пришел домой и плакал... А мамина мама умерла перед самой войной, и хорошо, иначе бы она «ушла в Бабий Яр» – так в Киеве говорят о тех, кого расстреляли... 

В Киеве я окончила школу, но не оставляла мысли вернуться в Ленинград. Мама узнала, что после судостроительного техникума можно получить туда распределение. Ради этого я и поступила. Была вторая по успеваемости на курсе, имела право выбора. И я выбрала «десятку» – в Понтонном под Ленинградом тоже был судостроительный, почтовый ящик № 10. Как впоследствии оказалось, специалист нужен был в Выборг. Так в 1953 году я приехала сюда и стала работать в отделе судового оборудования. Почти все судостроительные заводы страны объездила с командировками. Стала старшим инженером в 20 лет. А потом вышла замуж за военного. 

И мы вернулись в Выборг

 «Порядочные девочки в ресторанах и на танцах не знакомятся», – говорила моя мама. А мы бегали обедать в ресторан при гостинице «Выборг», туда же однажды пришел лейтенантик Николай Кузин, только что окончивший Ленинградское общевойсковое училище, и подсел за наш столик. Он все поправлял меня, что я гэкаю. А я ему: скажи спасибо, что «р» выговариваю. Он думал, что я украинка. Когда уже сделал предложение, спросил: «Почему у тебя такое имя для украинки странное?» «А я не украинка, я еврейка, и мне за тебя замуж не разрешат». 

Мы поженились здесь, а маме я сообщила уже после. Поехали в Киев знакомиться с родней. Едем, он боится. Вся наша мишпуха – тетя, два дяди с женами, подруга Сара и ее мама – пришла нас встречать с поезда. Передо мной из вагона вышел морской офицер. Как они все на него напали, обнимают-целуют, отняли чемодан, потащили. А мы с Колей стоим. Я кричу: «Это не тот!». Моряка бросили, все на Колю. Тетя Маша, которая единственная из старших кончила в царское время гимназию (ее мнение в семье больше всего ценилось), потом говорила: «Наша Лёля его облагораживает». Какой там? У меня техникум, а у него два высших образования…

Родилась дочка, муж поступил в артиллерийскую академию в Ленинграде, мы поехали за ним. После окончания академии его направили в Закавказье. Там муж попал на учениях в аварию, его комиссовали, и мы вернулись в Выборг. Я стала снова работать на ВСЗ. А когда вышла на пенсию, устроилась в школу искусств. Очень не люблю, когда мне говорят, что я здесь сижу. Я здесь работаю. Родители меня уважают. Помню, как-то разговорилась с папой, который ждал девочку с занятий. Рассказала ему, как после переправы через Ладогу нам сразу дали по банке сгущенки и блины. Сказали сделать в банке маленькую дырочку, чтобы потихоньку тянуть. Папа этот ушел, а потом смотрю – возвращается и несет мне две банки сгущенки. Я ему: «Ну что вы, зачем?» А он: «Просто так…»

Записала Юлия ПОДСКРЕБАЕВА