Темнота, холод и голод…

Генерал-майор Борис ЗОБОВ, с которым мы встретились в посёлке Приветнинское, пережил в Ленинграде первую страшную зиму, затем был эвакуаирован. Вернулся в родной город, ходил в школу… Уже в наши дни написал воспоминания о том времени, и несмотря на свой преклонный возраст, делится ими на встречах с подрастающим поколением.

– В воскресенье 22 июня мы поехали к родственникам на дачу, в Тайцы. Погода была чудесная, светило солнце, мы прогуливались по полям, отец беседовал с другом, я цветочки собирал, вдруг бежит запыхавшаяся мать: «Федя, война! Только что по радио Молотов выступал, сама слышала». – «С кем война?» – «С немцами!» 

Я ничего не понял толком, но мне было тревожно из-за тревоги родителей. Конечно, в 10 лет я не знал, что такое война. Не слышал ни одного выстрела и ни одного убитого не видел. Это все пришло потом….

Немец продвигался быстро, и в июле детей из Ленинграда начали централизованно эвакуировать. 

Мама сшила мне маленький рюкзачок, положила смену белья, и мы поехали на вокзал. Там детей посадили в вагоны с большими деревянными сиденьями и отправили на станцию Пестово Новгородской области. Оттуда повезли нас в какую-то деревню, но и там пробыли недолго.  А потом за мной на машине примчался отец, который работал шофером на предприятии, ответственным за отправку детей дальше в тыл. Родители решили: пусть сын останется с отцом и мамой.  Как уж будет, но вместе …

В целом, в городе обстановка была спокойная, хотя начались воздушные тревоги, но поначалу ни одного выстрела не было. Но, тем не менее мы, решили уезжать. Мы с матерью начали готовиться. Но когда оформляли документы, узнали, что один эшелон с эвакуированными разбомбили. Подумали: подождем еще, может, как-нибудь обойдется. Не обошлось… 

Ну, то, что было дальше, вы знаете: начали уменьшать нормы, все запасы съели. Отец ходил на работу пешком, боялся, что может упасть и замерзнуть, и я стал его провожать. И вот однажды вышли на улицу, он сел на тумбу, заплакал и велел вести его домой. Слег… 

В ночь с 8 на 9 сентября в Ленинграде была первая бомбежка, в нее попал и наш дом.  У нас до войны двор звенел от детских голосов, ребята играли в казаки-разбойники. А весной 42-го в этом громадном доме осталось только двое: я и Витька Ермаков. Я как сейчас помню моего друга, с которым мы в кино ходили. А когда разбирали после бомбежки завалы, увидел его: лежит, крови нет, весь в известке, только на лице слой извести…

Все стекла вылетели, отец принес фанеру, забили окна. По краям одеяла на подоконнике лед… Отопления нет, хорошо, что в каждой комнате была круглая печка-голландка – и грелись, и варили что-то… А вообще представьте только: воды нет, связи нет, канализации нет… 

Я ходил в булочную – у матери распухли ноги, водянка началась, голенищи валенок разрезали, и она так смогла передвигаться по дому.  Приходил за хлебом весь закутанный в 6 утра – уже стояла очередь. Однажды увидел хлебные карточки на полу. Представьте себе: оказались мои – мимо кармана положил! 

Ходил с бидончиком в столовую получать по таланам суп из крупы и костей. Самое ценное, что в нем было – это звездочки жирка на поверхности. Спускаюсь как-то с Литейного моста и засмотрелся на солдат, скалывающих лед, который был до полуметра (дороги не чистились, а из некоторых разбомбленных домов лилась вода и тут же замерзала). Упал, бидончик покатился, а крышка не открылась!.. 

Я крестился в 79 лет, когда все проанализировал и понял, что Бог вел меня всю жизнь. 

Ольга Набатова