ИСТОРИЯ МОНРЕПО КРУПНЫМ ПЛАНОМ

ИСТОРИЯ МОНРЕПО КРУПНЫМ ПЛАНОМ
1334
ИСТОРИЯ МОНРЕПО КРУПНЫМ ПЛАНОМ

Плоды полемики

Выборг, как известно, город маленький. Когда в газете «Выборг» была опубликована наша статья «Ошибка памяти или умысел?» (№ 86 (17785) от 9 августа 2017 г.), некоторые из читателей спрашивали нас: «Ну, зачем вы это сделали? зачем писать-то об этом? можно ведь и по-человечески, зачем же сразу – в газету?» Реакция показательная. «По-человечески» – это, вероятно, «не писать». «Писать» и «печатать», соответственно – это нарушение неких правил приличия?

Некоторые из наших читателей и наших коллег поняли статью как «высказанные обвинения». По крайней мере, именно так – как «обвинения» – восприняла это сотрудница пресс-службы музея-заповедника «Парк Монрепо», Ирина АНДРЕЕВА, чья статья была опубликована в газете «Выборг» (№ 89 (17788) от 16 августа 2017 г.). И на эти «обвинения» И. Андреева, по ее же словам, и попробовала ответить. Хотим уточнить, что мы спрашивали, а не обвиняли. Однако вопрос наш – «Ошибка памяти или умысел?» – так и остался без ответа и без какого-либо третьего, «правильного», варианта. В результате ответа на вопрос нет, а есть «опровержение обвинений». 

Об «эмоциональном восприятии»

И. Андреева отмечает, что задачей цикла «Монрепо: вчера, сегодня, завтра» было «выслушать мнение тех, кто каким-то образом был связан с Монрепо: их эмоциональное восприятие парка, яркие моменты». Допустимо, конечно, считать, что Г. Смолянский «живо и правдиво рисует картину эпохи, в которую создавался заповедник», хотя «живость» и «правдивость» явно не тождественные понятия.

Допустимо считать, что Э.Н. АБАКШИНА «воспринимает парк» «эмоционально». Уместно ли, однако, считать примером «эмоционального восприятия» утверждение «Я знаю, что финансирование в заповедник поступало большое, но куда шли средства – неизвестно»? Ведь в переводе с русского на русский это означает обвинение человека, первого директора музея-заповедника «Парк Монрепо» И.В. Лямина, в воровстве. Уместно ли делать такие «эмоциональные», но абсолютно бездоказательные заявления?

В цитируемом И. Андреевой фрагменте из воспоминаний Э.Н. Абакшиной, опубликованных в альманахе «Монрепо», изданном в 2010 г. под нашей редакцией, Э.Н. Абакшина от подобных «эмоций» воздержалась. Хотя и не без нашего труда: мы категорически возражали против того, чтобы текст содержал подобные обвинения, не подтвержденными однозначными фактами. Фактов этих не было в 2000 г., их нет и сегодня: вопрос И. Андреевой («Открылись новые исторические факты?») уместно адресовать не нам, а Э.Н. Абакшиной. Мы также не знаем, «открылись» ли «новые исторические факты» относительно работы И.В. Лямина прорабом, на чем настаивает Э.Н. Абакшина; нам они неизвестны.

Э.Н. Абакшина на протяжении многих лет считает своей привилегией рассказывать (и нам, в том числе), что «Лямин сжег Главный усадебный дом». Быть может, это имеет в виду и сама И. Андреева, когда пишет: «Признаюсь, в своей статье я урезала слова Эльги Николаевны, посвященные Игорю Лямину»?

Не будем гадать и «читать в сердцах». Однако, как нам представляется, нужно отдавать себе отчет в том, что далеко не всякое слово Э.Н. Абакшиной можно безоговорочно принимать на веру (например, слова о том, что «каждое из <деревьев в Монрепо> является музейным экспонатом», что несколько странно для человека, который, по ее же собственным словам, делал «экспозиционный план музея»). Из цитированного И. Андреевой фрагмента опубликованных нами воспоминаний Э.Н. Абакшиной о потрясении Д.С. Лихачева следует лишь ровно то, что и процитировано: Д.С. Лихачев ужаснулся увиденному. И. Андреева описывает результат пожара: «Для столетней древесины – это почти смерть, грибок и пр. неприятности». Следует ли из этого, что «почти смерть» и «прочие неприятности» вызвали энтузиазм у Лямина и, более того, были им спровоцированы? 

«Исследователь уехал вместе с обоями»

Уж если И.В. Лямин «сжег Главный усадебный дом» и «занимался хищениями госсобственности», то архитектору-реставратору И.А. КИСЕЛЕВУ осталось немногое: он смог лишь «увезти с собой обои из Монрепо». Впрочем, «немногое» – вещь относительная. Ведь, как задается вопросом И. Андреева, «<и> правда, откуда взяться музею, если исследователи уезжают вместе с обоями?»

Это вопрос, как можно понять, риторический, хотя он и стоит любого ответа. Музея в Монрепо нет, потому что Киселев увез обои. Были бы обои, был бы и музей. Нет обоев, нет музея. Потому-то и в Филадельфии есть музей, что обои – там. 

Музей в Филадельфии и впрямь есть, вот только демонстрируются в нем не подлинники, а графические компьютерные реконструкции обоев.

Есть и вопрос И. Андреевой, адресованный напрямую Киселеву: «Если обои имеют историческую и культурную ценность, то как Киселев смог вывезти их из Советского Союза? Может, он расскажет? И почему такой уважаемый специалист не сдал свои исследования с подлинными обоями в музей на исторической родине или в ГИОП <…>?»

Вопрос к Киселеву «как смог вывезти» сродни вопросу о «хищениях» Лямина. Такими сюжетами должно заниматься специалистам, которые расследуют контрабанду и казнокрадство. Но где же все-таки обои?

Ответ может удивить читателя, уже нарисовавшего в воображении интригующую картину «тайного и незаконного вывоза культурных ценностей за границу». Обои в Монрепо. Там же, где и раньше. В большом количестве. В Библиотечном флигеле, где и проводил свои изыскания Киселев в начале 1990-х. В Главном же усадебном доме – за исключением одной комнаты – обоев… не было: они были сняты после 1944 г. В Монрепо же, в научном архиве – результаты исследований И.А. Киселева. Сотрудникам музея-заповедника «Парк Монрепо» было бы не зазорно знать об этом. Отчего же они, «предоставляя научные справки» для цикла «Монрепо: вчера, сегодня, завтра», не обратили внимание И. Андреевой на факт наличия / отсутствия обоев в усадебном доме?

Как пишет И. Андреева, «если бы не масштабное исследование обоев, на стенах бы оставалась защита в виде штукатурки. В этом случае Ирэн Александровна рассуждает с точки зрения реставратора». Получается, что рассуждения И.А. Хаустовой и солидарного с ней сотрудника музея-заповедника «Парк Монрепо», И. Андреевой, основаны – на чем? на фактическом незнании? на предположении? И.А. Хаустова признается, что «про обои <в Главном усадебном доме> я ничего не знала». Не знала, потому что их там не было. И именно раскрытие ради того, чего не было, по логике И.А. Хаустовой, привело к пожару. 

Что же касается Библиотечного флигеля, то изобилие и многообразие обоев было таково, что И.В. Лямин при формировании музейной концепции Монрепо предполагал одним из приоритетных направлений деятельности музея-заповедника сделать сохранение и экспонирование исторических обоев. И смысл настойчивых призывов И.А. Киселева в том и состоит, чтобы хоть часть этих исторических обоев, существующих по сей день, была – пусть в виде фрагмента экспозиции – сохранена во флигеле после реставрации и музеефикации здания.

Чем был занят Киселев в Монрепо, ныне может узнать каждый. Недавно сайт «Хранители наследия» републиковал текст доклада И.А. Киселева «Бумажные обои как датировочный материал на примере натурных исследований Библиотечного флигеля в усадьбе Монрепо», прочитанного в Хельсинки в 1992 г. на семинаре, организованном ICOMOS. 

Что же касается пожара в Главном усадебном доме, косвенным виновником которого И.А. Хаустова назвала И.А. Киселева, то, чтобы не играть в «испорченный телеграф», дадим прямую цитату из недавнего письма И.А. Киселева, которую приводим с его разрешения:

«Пожар начался в антресолях, где штукатурка не удалялась. В остальных помещениях усадебного дома в интерьерах удалялась лишь цементная штукатурка, как не допустимая в деревянном доме. И это та самая штукатурка, которая была нанесена в процессе работ под руководством И.А. Хаустовой. Разумеется, перед началом работ конца 1980 – начала 1990-х гг. по удалению этой штукатурки была разработана специальная документация с развертками стен и фиксацией очагов с цементной штукатуркой. И эта документация была согласована с областной Инспекцией по охране памятников и там же получено разрешение на выполнение работ». 

Добавим, что следы цементного раствора обнаруживаются и поныне в архитектурных памятниках средневекового Выборга, реставрацией которых занималась в свое время И.А. Хаустова.

«Имею право обижаться»

Как отмечает И. Андреева, «Ирэн Александровна <Хаустова> тоже имеет право обижаться на то, как описан ее труд в книге Михаила Ефимова и Юлии Мошник «Парк Монрепо в ХХ веке». Почему «тоже»? и разве речь шла о наших «обидах»?

Труд И.А. Хаустовой и впрямь нами описан, хотя и не в одной цитированной И. Андреевой фразе. Книга «Парк Монрепо в XX веке» есть во многих выборгских библиотеках и любой желающий может узнать, что именно написано на страницах 107-110. Книга вышла в 2010 г., а после нее опубликованы еще три, посвященные истории Монрепо (последняя – в 2016-ом). У И.А. Хаустовой безусловно есть – как и у любого человека – «право обижаться», хотя, быть может, эта обида была бы уместней в 2010 г., когда наша книга вышла, а не семь лет спустя. 

«Навстречу 30-летию музея-заповедника»

Нет, такого лозунга читатель не встретит, ни в Монрепо, ни в Выборге. А, между тем, уже совсем вскоре, в январе 2018 г., будет отмечаться тридцатилетие с момента образования музея-заповедника «Парк Монрепо».

У парка Монрепо была трудная история в XX веке. И в веке нынешнем она далека от идиллической. Ныне Монрепо стоит накануне масштабных реставрационных работ, которых все жители нашего города ждали долгие годы. Грядущее тридцатилетие – это не только повод для праздника (хотя, конечно, и всецело заслуженный), но и возможность увидеть и описать путь, пройденный музеем-заповедником за тридцать лет. И тут уместно вспомнить слова В.О. Ключевского: «Давайте отвыкнем от дурных слов и приобретем хорошие привычки».

Михаил ЕФИМОВ, старший научный сотрудник Выборгского объединенного музея-заповедника

Юлия МОШНИК, ученый секретарь Выборгского объединенного музея-заповедника

Мы благодарим редакцию газеты «Выборг» за доброжелательное и заинтересованное отношение к развернувшейся полемике

Читайте также