ГОД БЕЗ МИХАИЛА КОСТОЛОМОВА

ГОД БЕЗ МИХАИЛА КОСТОЛОМОВА
855
ГОД БЕЗ МИХАИЛА КОСТОЛОМОВА

18 марта 2016 года не стало Михаила Костоломова.

Уже год назад.

Уже год в Выборге не слышно знаменитого костоломовского голоса. Ведь для многих он был, в первую очередь, голосом. Хочется сказать – голосом артиста, ибо Михаил Николаевич не только умел рассказывать, но и любил, и делал это с подлинным артистизмом…

Столько лет его всегда было «много», столь многообразна была его деятельность, столь кипуч он был, что и поныне это ощущается, как некое посмертное фосфоресцирование. 

Как хочется, как нужно, чтобы это свечение не иссякло. Как это убывание, затухание света привычно всем нам. Как забывается то, что, казалось, не должно быть забыто.

Костоломов был человеком штучным. В мире, в котором всё больше копий и всё меньше оригинального, Костоломов был по-настоящему оригинален. И, как всякий подлинно оригинальный человек, он не считал себя уникумом. Он принадлежал к той «форме бытия», где, по словам В. Набокова, «искусство (т.е. любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма».

Главное дело жизни Михаила Николаевича – «Wiborgiana» – поражало всем, в первую очередь – масштабом. Костоломов задался целью единолично воссоздать «старый, уютный Выборг» – в лицах. История для него всегда была «с человеческим лицом». Костоломов естественно жил в разных исторических эпохах. Жители Выборга XVIII-го или XIX-го веков были ему знакомы ничуть не хуже, чем его современники. М.Н. говорил и писал о своих персонажах с любовью, с радостью, с – рискну сказать – неослабевающим аппетитом. 

Ему никогда не было скучно. У него было дело жизни – счастливый и трудный удел немногих. «Wiborgiana» не могла быть закончена по определению. М.Н., знаменитый своими «отступлениями», углублялся вдруг во второстепенные, казалось бы, подробности, но и там его ждали открытия. Зинаида Гиппиус любила спрашивать о новом человеке: «А он интересуется интересным?». Костоломов был из тех, кто интересуется. Причем его интересовало такое количество «интересного», что впору было удивляться не тому, почему он не все успевает, а тому, как он всё-таки успевает так много. 

Любое стороннее, казалось бы, замечание вызывало у М.Н. почти мгновенный отклик, цепочку ассоциаций и попутных историй. Одно лишь упоминание польского языка вдруг останавливало М.Н. и он начинал поставленным баритоном долго говорить что-то попольски. На недоуменный вопрос «что это?» М.Н. со смехом отвечал, что это – фрагмент курса польского языка, который у него когда-то был на грампластинке. «Вот, сколько лет прошло, а помню, оказывается». Этого «оказывается, помню» в М.Н. было в избытке. С Костоломовым было, правду сказать, довольно мудрено гулять – по Выборгу ли, по Монрепо или где-нибудь в Финляндии. Это были даже не монологи М.Н., а диалоги М.Н. с самим собой, в которых Костоломов-историк беседовал с Костоломовым-филологом, а Костоломов-биолог, до поры молчавший, вдруг брал слово. 

Костоломова часто называли человеком энциклопедических познаний. Это, пожалуй, верно в смысле объема, но едва ли верно в смысле систематичности. В М.Н. было много от автодидакта, но – что важно – автодидакта счастливого. Системности знаний М.Н. был выучен крепко и прочно – как биолог, и никогда этого не терял, когда речь шла о естественных науках. В гуманитарной же сфере М.Н. больше ценил радость незапланированного открытия. И эти открытия, казалось, ждали его на каждом шагу. 

В М.Н. была одна черта, которую нельзя не упомянуть. Он был щедрым. Он никогда не прятал своих открытий «до подходящего случая», никогда не боялся того, что кто-то его обойдет, кто-то (а не он) «напечатает первым». Он был квинтэссенцией идеалиста-просветителя: «знание делает человека лучше», любого человека. Значит – мы всегда должны стремиться узнавать что-то новое и делиться этим знанием. Сам Костоломов воплощал это правило ежедневно.

Помню, как вдруг М.Н. начал «раскручивать» сюжет с Константином Вогаком (то, что впоследствии стало работой «Арлекин в стране Гиперборейской») – или, вернее, как сам сюжет начал «раскручивать» Костоломова. М.Н. радовался как ребенок – новым деталям биографии Вогака, бесчисленным совпадениям и пересечениям с биографиями крупнейших деятелей Серебряного века. И помню его счастливое лицо, когда он доставал из багажника своего автомобиля стопку экземпляров свежего номера газеты «Выборг», победительно «взвешивал» ее на руке и говорил: «Вот, развожу по городу! Пусть все знают про Вогака! Он совершенно удивительный!»

Удивительными в руках Костоломова, рядом с ним оказывались все те, кто был ему интересен. Иногда казалось, что М.Н. малость преувеличивает: «Надо же, сколько чудес вокруг М.Н., не то что у других». Но М.Н. и впрямь обладал даром делать окружающее не просто интересным, а необходимо-интересным. История, литература, живопись, архитектура, театр – всё это было для М.Н. не праздничным десертом, а необходимостью. Оттого, пожалуй, его знаменитое многоязычие как нельзя лучше отражает суть М.Н.: он действительно владел многим языками, в самом широком смысле этого слова. «Книгу природы» и «книгу искусства» он читал так, как они были написаны – людьми разных эпох и разных языков.

При этом у М.Н. были, конечно, и пристрастия, которые вызывали удивление. Так, вдруг М.Н. стал ярым сторонником Ильи Гилилова, отвергавшим авторство Шекспира. На мое удивление ответ Костоломова был мгновенным: «Но ведь это интересно! Это же целая интрига! Это не скучная история про «сидел да писал»!». Это, кажется, больше говорит о самом М.Н., чем о Гилилове или Шекспире. «Интересное» было для М.Н. двигателем истории, и сам он двигался на этом «топливе», не снижая скорости.

Всё же скорость была разная. Была медленная сосредоточенная работа. Достаточно было взглянуть на личную библиотеку М.Н. в сотни и тысячи томов, которую он хранил в Керимаа, чтобы видеть в нем не «летучего голландца», но человека, рожденного для плодотворной кабинетной тиши. 

Но именно этой тиши в его жизни было немного. Костоломова можно было бы описать расхожим оборотом: «слияние противоположностей». Неутомимый путешественник – и уединенный читатель. Непревзойденный рассказчик – и автор строгих и суровых стихов, пронизанных горечью одиночества. Верный друг и «душа общества» – и человек, долгие годы искавший места, которое мог бы назвать своим домом. 

Есть известная песня Берта Бахараха, «The House Is Not a Home», «Жилище – это не дом». «Жилищ», и разных, в биографии М.Н. было много. Дома – почти не было. И долгие годы М.Н. искал этот дом. Обрел он его – со многими трудностями – в Финляндии, в Керимаа. М.Н. говорил не без гордости: «Я – Микко из Керимаа». И свой финский дом М.Н. назвал «Керимикко». 

Что вспоминается о человеке? Самое важное приходит потом. Сначала – и долго – память подсказывает мелочи, необязательные, казалось бы, детали. Вот М.Н. на пороге нашей квартиры, только что из Финляндии, усталый, но довольный. Руки заняты: прижимает к груди увесистый пакет. «Что это?» «Это, Миша, поздние оперы Рихарда Штрауса. Вы ведь ими интересовались?» При постоянных разъездах, усталости, вождении экскурсионных групп и многом другом – вот, стоит улыбающийся Костоломов, с Рихардом Штраусом. Неуместно? Странно? Быть может, неуместно. Главное – радостно.

Известный филолог-архивист Габриэль Суперфин, долгие годы проработавший в Архиве Самиздата «Радио Свобода» и в Институте изучения Восточной Европы Бременского университета, так описал Михаила Костоломова: «Классический русский интеллигент. Человек. Вечно новый».

Этого не хочется и не нужно дополнять. 

Михаил ЕФИМОВ старший научный сотрудник Выборгского объединенного музея-заповедника

P.S. Благодарю Александра Галкина и Евгения Кузьмина, однокурсников М. Костоломова по учебе в ЛГУ, за любезно предоставленную фотографию.

Читайте также